|
"Когда солдаты боятся своего полководца
больше, чем противника, они побеждают; когда
солдаты боятся противника больше, чем своего
полководца, они терпят поражение".
Вэй Ляо-цзы
- М-м-да, - неопределённо и очень тактично произнёс старший инспектор Гусев, с иронией покосившись на меня. - Ну и что ты с этим думаешь делать?
"Это" представляло собою на редкость гнусное зрелище. Щуплый семимесячный "немчик", в сучьем типе и беднокостный, жалобно пучил глазки и мелко дрожал всеми фибрами и сегментами своего полудохлого организма, очевидно полагая, что пришёл последний час его перепуганной жизни. И не слишком, надо признать, в своих предположениях заблуждался. Целиком и полностью согласиться с его собачьим мнением по данному вопросу имелось достаточно оснований не только у инспектора Гусева, но и у всех остальных членов приёмо-оценочной комиссии. Только мне одному нельзя было с ним соглашаться, существовали на то у меня весьма серьёзные субъективные резоны. А объективно-то, конечно, никакая служебная карьера Альтаиру (так этот поганец был наречён) не светила ни в ближайшей, ни даже в самой отдалённой перспективе, да и вообще никакой иной перспективы у него не просматривалось, кроме незамедлительной выбраковки, списания и, вследствие сего, преждевременно скорой встречи с прапращурами. Данная процедура, собственно говоря, ему предписывалась действовавшим тогда наставлением по служебному собаководству. Пытаться дрессировать трусов, даже и вполовину не настолько отъявленных, как этот экземпляр, справедливо считается занятием практически безнадёжным. Но у меня ведь положение безвыходное. Все это понимают, смотрят сочувственно, ждут. Я сам должен вынести приговор собаке и вместе с тем - только-только начатой мною в питомнике племенной работе. Альтаир - именно тот первый блин, который комом. Но его мне не простят. Потому что достал я уже начальников своими инициативами и нововведениями.
Нельзя тянуть паузу до бесконечности, неприлично. Предельно спокойно и равнодушно говорю:
- Пусть поживёт в питомнике, освоится немножко. Там видно будет.
Поглядел Гусев испытующе. Ясное дело, прошу отсрочки. Да неужели отсрочка что-нибудь изменит в мою пользу? Смешно и надеяться. Вот разве что провалюсь с ещё большим треском, только и всего-то.
- Ладно, - отвечает. - Пусть поживёт. Немножко...
Увы, за два последующих месяца своего существования Альтаир не претерпел в части поведения никаких хоть сколько-нибудь ощутимых изменений. Более омерзительного труса я в жизни своей не видывал. В течение всего дня, пока на питомнике были люди и постоянно лаяли собаки, он носа своего из будки не высовывал. Даже к еде. Вожатые порою его и кормить забывали: думали, что вольер пустой и, значит, миску ставить незачем. Он и гадил в кабине, боясь днем выйти на свет. Увидеть Таира в полной красе можно было двумя способами. Первый - вытащить из будки силой. Противное занятие. Остекленевшие остановившиеся глаза, ступорная окаменелость мышц, обильные выделения из всех предназначенных для этой цели отверстий, включая вонючие параанальные железы. Один раз попробуешь так сделать - больше вряд ли захочешь. Второй способ требует времени и терпения. В конце рабочего дня, когда вожатые уйдут домой, надо распахнуть дверь в Альтаиров вольер, оставить напротив неё миску с кашей и тщательно замаскироваться на местности. После того как собакам, наконец, надоест брехать, следует в тишине подождать ещё минут пятнадцать. Тогда, непрестанно озираясь и тревожно поводя носом, на трясущихся и подгибающихся ножках из кабины к двери медленно-медленно начинает подкрадываться энтая гадость. Тихонько высунет из вольера морду, изучит обстановку. Если ничего не испугается и собаки молчат, таким же макаром выползет наружу, недоверчиво принюхается к каше. Если очень голодный, то судорожно похватает её из миски, а если не очень - то и жрать остережётся. Может и попутешествовать немного вдоль стеночки или забора, но на открытое пространство ни за что не выйдет. Коли вздумаешь в это время к нему подойти, то не убегает даже, а прижимается к земле и пускает лужу. В общем, не собака, а сплошная блевотина.
Не подумайте, ради всего святого, что получение посредством разведения настолько выдающейся дряни явилось исключительно моей заслугой. Хотя от долевого участия я отказаться при всем желании не могу, но уверяю, что без помощи вышестоящих товарищей такого результата мне лично просто непосильно было бы добиться.
Как всё случилось-то. Подвернулась оказия купить в питомник производителя чуть ли не самых модных в то время кровей. Звали его Асс с Нового Света. Кобелёшка не шибко видный, но ладненький, с очень хорошими движениями; всяких нескладух анатомически улучшать - милое дело. Что еще интересно, он сын Омара фон Аугуста Варте, дети которого поголовно "следовики", как говорится, от Бога. Но Асс (в жизни - Гоша), к сожалению, в части характера довольно мягкий, позднеспелый, несколько инфантильный, и как улучшателя психики его при любом раскладе лучше было даже и не рассматривать. Таких, как он, вязать можно только с суками храбрыми, стойкими. Их тогда, в общем-то, хватало. Продавали Гошу, по любительским меркам, задёшево, но для отдела охраны это была цена невиданная, почему разрешение на покупку пришлось выбивать на уровне областного руководства. А спустя совсем немного времени приобрели мы недорого суку Эльзу, которая хоть и злобная, но трусоватая и слишком нервозная, и спаривать её надо, соответственно, с кобелём волевым и мужественным. Здесь Гоша как кандидат, понятно, не котировался. Собираюсь я ехать с Эльзой в Пермь, где был очень подходящий для неё кобель, а начальство мне и выдаёт:
- Ты производителя купил? Купил. Вот с ним и вяжи!
И "аллес". И никакие мои доводы к рассмотрению не принимаются.
В положенный срок принесла Эльза от Асса трёх отпрысков, все кобельки. А в питомнике растить собак накладно, и мы иногда передавали щенков на выращивание детям, которые хотели завести себе овчарку. Договор, разумеется, заключали с родителями. Через полгода забирали набравший размеров и окрепший "полуфабрикат" в питомник, а в компенсацию за кормёжку и труды либо давали месячного щенка, либо, если у ребёнка желание иметь собаку к этому времени остывало, платили деньги. Вот и Гошиных с Эльзой потомков до семи месяцев держали по квартирам. А потом, по их возвращении, такая, значит, история и приключилась.
Из трёх принятых назад подростков один вскорости издох от не помню уж какой инфекции, второй - Аполлон - был пристойным малым, ну а третий, Альтаир, совсем не той выпечки оказался.
Срок пришёл, пора юных овчарок закреплять за милиционерами и готовить к службе. С Аполлоном да ещё с двумя его полубратьями по отцу, Кентом и Каем, особых проблем нет, а по поводу Таира мне уже без всяких околичностей, прямо в лоб, Гусев вопрос и задаёт:
- Когда списывать будешь?
Однако я уже это дело обмыслить успел, подготовился:
- Дрессировать, - говорю, - стану. Сам. Завтра и начну. С текучкой я разобрался, ведомости написал, так что время до конца месяца есть. Вот только дрессировать в основном буду по ночам, а потому с утра, если сплю в кабинете, без нужды меня не поднимайте.
На том и договорились. Хоть и качал недоверчиво головой старший инспектор Гусев, всё же спорить не стал, оценил мой настрой.
А почему по ночам? Во избежание конфликтов. Потому что даже людям, не слишком отягощённым душевной теплотой и гуманизмом, не стоит лишний раз видеть, какими профессиональными способами перековываются собаки со столь паршивыми характерами. Постороннему, ставшему невольным свидетелем этого процесса, крайне трудно сохранять хотя бы внешнее спокойствие. Не раз и не два при исправлении плохих или испорченных собак меня случайные зрители в полный голос называли садистом. (А какой же я садист? Кому надо - знают, и скрывать тут нечего, что из школы садистов вашего покорного слугу ещё в первой четверти вытурили. За прилежание. С тех пор самоучкою кое-как и перебиваюсь). Бывали по сему поводу и стычки. Хоть и жаль порой доброго человека, самоотверженно бросающегося с кулаками в защиту вопящей собаки, но иногда приходится и в лоб ему засветить. Когда в целях самообороны, а когда и потому что объяснять словами смысл происходящего некогда и нельзя. Не наградишь собаку по заслугам своевременно, не перечтёшь ей рёбра подручными средствами, отвлечёшься от этого дела на вмешательство самоназначенного адвоката с зелёными то ли от недозрелости, то ли от плесени мозгами, псина быстренько и смекнёт, что апелляция к общественному мнению штука крайне для неё выгодная. И в следующий раз, при подобных обстоятельствах или даже при намёке на них, станет взывать о помощи с громкостью корабельной сирены и чрезвычайно настойчиво. Лишь только вспомню, сколько трудов пошло прахом из-за безрассудства бытовых гуманистов, да чем для иных собак впоследствии это обернулось, так с досады пальцы сами в кулаки сжимаются. Поистине "несть глупости горшия, яко же глупость". И должна быть она, по законам справедливости, наказуемой!
|
